Мы встречаемся с проблемой выражения невозможности. Она звучит так: любая невозможность выражается лишь через утверждения. Это сразу показывает всю противоречивость ситуации, и два ее свойства. Первое: любая конкретная формулировка невозможности не является ее полным выражением. Второе: любая конкретная формулировка невозможности может быть опровергнута.

Возьмем очень простой пример. “Человек не может летать” – мы это знаем. И вот, нам показывают самолет. В принципе, теперь мы вынуждены уточнить (“Человек не может летать, если только его не разогнать в большой аэродинамической коробке”) – и это уточнение тоже будет опровергнуто, например, воздушным шаром. Этот диалог может продолжаться бесконечно долго. История мечты о полете, а потом и технологии для его достижения, выглядит, как такой диалог. Любая реплика в этом диалоге, начиная с самой первой (“Человек не может летать”) в определенном, буквальном смысле была или будет опровергнута, и все же в каком-то другом смысле она остается истинной, поскольку, говоря “Человек не может летать”, мы намекаем на какую-то столь явную для нас неспособность, что любое решение ее мы воспринимаем лишь как компромисс. Сама же эта неспособность оказывается не ограничением для диалога, но, напротив, самой его причиной.

Нужно признать за той невозможностью, к которой отсылает утверждение о невозможности человека летать, истинность, которая не сводится к правильно подобранным буквальным определениям каждого слова. Те системы усложняющихся уточнений и определений, которые такого рода диалог может породить, не являются условием возможности самого разговора о невозможности, но, наоборот, есть лишь такого разговора продукты. Конечно, даже такое общее утверждение, как “Человек не может летать”, может действительно как-то оказаться бескомпромиссно неверным (вдруг получится генетически модифицировать людей так, чтобы у них росли крылья, и еще каким-то образом сохранить за ними имя человечества). Но даже в таком случае та невозможность, к которой это утверждение отсылает, не исчезнет, но потребует другой формулировки.

То, к чему утверждение о невозможности отсылает, не является обычной вещью. Нет никакого настоящего “невозможного полета”, который остался бы таким же, даже если слова для его описания изменятся. Любая вещь, если она участвует в опровержении невозможности, является компромиссом по отношению к ней. Свойства существования компромисса, саму возможность говорить о компромиссе вне такого рода диалога, придется еще рассмотреть. Но стоит сейчас заметить, что компромисс выражает невозможность так же, как и опровергает ее. Самолет это такой же памятник невозможности летать, как и победа над ней. Даже человеку, который никогда не задумается о внутренной сложности самолета, уже суетливый опыт в аэропорту напоминает о том, что летать человеку не дано. Фраза “человеку не дано летать” и самолет оказываются оба выражениями невозможности.

С другой стороны, тот факт, что фраза о невозможности летать всегда уже опровержима, тоже говорит о ее компромиссной сущности. Фраза “Человеку не дано летать” это компромисс, который определенным образом жертвует точностью и неопровержимостью, чтобы дать невозможности какое-то выражение. Так видно, что компромисс по поводу невозможности и ее выражение это одно и то же.

В Евклидовой геометрии, невозможный в ней “треугольник о трёхстах градусах” тоже существует – как минимум как фраза, как некий объект воображения, как гипотетический математический объект, противоречие из существования которого нужно вывести; компромисс этого выражения – существующего как выражение вполне позитивно – в том, что, будучи формулируемым словами, оно все же не отсылает ни к чему на самом деле существующему в Евклидовой геометрии, но это не мешает ему быть очень полезным и эффективным для геометрии – и для вдохновения геометра, и формально, так как несуществующий объект является объектом любого доказательства о несуществовании.