Что предлагает Фуко – что всё похоже на тюрьму? Всё хоть чем-то да похоже на тюрьму? Предлагает ли он теорию, которая готова у всего находить какие-нибудь тюремные свойства – "свободную" ассоциацию, которая всегда заранее знает, к чему она придет – к тюрьме? В таком случае, смысл его теории совершенно неясен. При должной фантазии, ее можно было бы применить к чему угодно. Ясно, что так понимать Фуко – будто бы он сжал все институты нашего времени во фразу "Всё – тюрьма" – означало бы упускать суть его подхода.

Похожий вопрос задают и по отношению к психоанализу, чей метод вполне открыто, классически сводится к свободной ассоциации. Такая ассоциация связывает два означающих (например, сигару и фаллос), и вызывает вопрос – на каких, собственно, основаниях мы связываем именно так? Стандартным, хоть и едва ли удовлетворительным ответом в таких случаях будет приписывание этих связей субъекту: мол, это же анализант так ассоциирует, так что вот она, связь. Иногда – даже часто – ассоциирует не анализант, а сам аналитик, и в таком случае в качестве ответа ссылаются либо на реакцию субъекта ("Если бы не было тут связи, ты бы так не спорил!"), или же на контрперенос, чьи интерсубъективные основания предшествует самому языку.

Можно было бы оправдывать Фуко так же – указывая на то, что успех его ассоциации подтверждается лишь тем, какой эффект его труды произвели в мире. В таком случае, адекватной теоретической позицией было бы продолжать свободную ассоциацию, производя труды о разного рода красивых метафорах, вслепую стреляя в небо и ожидая, что время и реакция публики покажут, какие из выстрелов попали в цель.

И всё же. Дело не в том, что школа, больница, казарма просто чем-то похожи на тюрьму, какими-то своими случайными свойствами (как это бывает в интерпретации сновидений и в сжимающих теориях). Фуко указывает на то, что школа, больница и казарма пытались превратиться в тюрьму; для них непохожесть на тюрьму – это проблема. Это проявляется даже не только в тех характеристиках, которые в действительности с тюремными совпадают, но в том, что происходит с тем, что в этих институтах на тюрьму не похоже. Вновь и вновь мы видим у Фуко примеры неудачных попыток школы, больницы, казармы превратиться в тюрьму – и их повторяющаяся неудача вовсе не говорит о провале его теории: напротив, они показывают настойчивое желание превратиться в тюрьму, **которое не удается реализовать.

Другими словами, общество конца 18, 19, начало 20 века организовано, согласно Фуко, вокруг *невозможности стать тюрьмой. Наряду с определенным успехом в достижении этой цели, это общество демонстрирует постоянную проблематизацию того, что в дисциплинарную парадигму не укладывалось. Это общество, которое переживает невозможность тотальной самодисциплины* так же болезненно, как и саму эту дисциплину.

Вместо копания в истории, которую никто из нас видел, я предложу такое же, совершенно очевидное сейчас желание алгоритмизации и автоматизации всего вокруг. В "Пост-скриптуме к обществам контроля" Делез говорит о контроле, который в пределе расщепляет индивидуумов на данные о них, собирает эти данные в глобальном и центральном механизме, и управляет на их основе не с помощью наказаний, а лишь модулируя доступ. Примеры этому замечательному рассуждению появляться не перестают – но и остаются лишь примерами.

Я же хочу обратить внимание на постоянные, повторяющиеся неудачи этого стремления. Наше время определяет не только удачей контрольных механизмов, но и бесконечными и не очень результативными попытками их реализовать там, где это едва ли возможно или адекватно. Например, речь идет о желании подсчитать самих себя, расщепить себя (свой "мозг", свою работу, свои социальные связи, свои знания) на данные, на основе которых можно самого себя контролировать (с помощью простых эвристик, алгоритов, обучающихся машин). Никакие грандиозные или личные неудачи в достижении такого самоконтроля не приводят к мыслям этот подход оставить. Люди, которые контролируют себя, свою деятельность или деятельность доверенных им с помощью разного рода метрик, зачастую не воспринимают эти провалы даже как повод попробовать по-другому. Конечно, нам так же не получится полностью подстроиться под данные о себе, как нашим прадедам не удалось себя полностью дисциплинировать – но именно это желание, ярко проявляющееся в его навязчивых неудачах, характерно для нашего времени.

Удачи такого рода попыток, редкие, но настойчиво повторяемые и приводимые в пример, скорее отвлекают от факта наличия такого желания, поскольку заставляет думать о естественности и разумности всего подхода. Одной маленькой «победы» контроля (и как победа тут может быть воспринята даже настоящая трагедия), как и победы дисциплины в соответствующие времена, достаточно, чтобы эти практики не ставились под вопрос. С исследовательской точки зрения впечатления об их эффективности достаточно, чтобы вопрос о том, почему люди занимаются этим, не ставился. А вот повторяющиеся неудачи свидетельствуют о желании, которое превосходит рациональные соображения.

Итак, не теория пытается быть похожей на мир – но мир пытается быть похож на теорию. Мир (социальный – уж точно) уже создает себя в попытке удовлетворять требование теории – или, скорее, познавательной установки, которая формируется в виде теории одновременно с тем, как мир формируется в качестве ее объекта. Точнее в рамках моего подхода было бы сказать, что мир и его теория выражают одну и ту же невозможность; оба являются по отношению к ней компромиссом; приближаясь к этой невозможности, они приближаются и друг к другу.

В мире, которым может овладеть теория контроля, рождаются и институты, и компании, и люди, управляющие собой с помощью метрик, подсчитывая свою "продуктивность", свои настроения и успехи; теория контроля не схватывает это стремление пост-фактум, но содержится уже в их поступках, часто в виде вполне осознанного убеждения. И неприятностью для нас, людей, является именно то, что не выходит эту теорию применить до конца, что не все поддается контролю, не все выходит подсчитать и алгоритмически предсказать. Теория контроля права по поводу счастья: да, мы могли бы быть куда счастливее, если бы она, или любая другая теория, действительно оказалась бы абсолютно верной и применимой к нашей жизни.

В подтверждении этого подхода к методу Фуко, Агамбен находит у него статью об "Интерпретации сновидений" Фрейда, предисловие к "Le Reve et l'existence" Людвига Бинсвангера, в которой Фуко утверждает, что сны человеку снятся не просто как побочный продукт его бессознательного, но именно как предвосхищение возможности о них потом рассказать:

The essential point of the dream is not so much that it resuscitates the past as that it announces the future. It foretells and announces the moment in which the patient will finally reveal to the analyst the secret [he or she] does not yet know, which is nevertheless the heaviest burden of [his or her] present .... The dream anticipates the moment of freedom. It constitutes a harbinger of history, before being the compelled repetition of the traumatic past.